Шрифт:
Закладка:
12
Прощание с Москвой было недолгим. Мы немного побродили по Александровскому парку, но, гонимые сырой погодой, вернулись обратно на вокзал, где и проторчали до самого отъезда в Иваново.
Иваново открылось поутру. Поезд уходил дальше на Кинешму, но мы были на месте. Не рассвело, на улицах лежал снег, мороз продирал до костей. После мягкой украинской зимы ивановская стужа показалось мне слишком суровой. Благо, от вокзала до общежития недалеко, минут двадцать с ожиданием транспорта.
Мы вторглись в общежитие, разбудив вахтершу, потихоньку открыли дверь в комнату и, слегка раздевшись, так как в комнате было прохладно, легли досматривать вагонные сны.
Лепетов жил в одной комнате с первокурсниками. Из трех человек на выходные остался один, другие койки оказались незанятыми. Я мог лечь на любую свободную. К тому же Володька заступал на смену на следующую ночь, так что и там постель для меня была гарантирована. Задерживаться в Иванове на неделю не сильно хотелось. Скинули груз, получили деньги, закупили новый товар — я уехал. По-деловому, ловко, как и должно быть.
Лепетов обнадежил меня, что хозяйка фирмы — Екатерина Семеновна — человек слова. Когда он позвонил ей из Первомайска и рассказал о моем предложении, Екатерина Семеновна пообещала, что сразу же товар у нас купит, если он устроит ее по качеству и ассортименту. Это обнадеживало. Поэтому, не откладывая в долгий ящик, первым делом по пробуждении мы и решили ее навестить.
Она жила неподалеку: минут тридцать ходьбы от второй от общежития остановки. Мы прошли вдоль фабричной постройки через застывшую подо льдом небольшую речушку, мимо фабричного, еще дореволюционной постройки общежития, в котором, на удивление, до сих пор ютились люди, затем свернули в какую-то подворотню и уперлись в хрущевскую пятиэтажку, где на четвертом этаже и жила Екатерина Семеновна.
Ею оказалась высохшая, мумеобразная на вид женщина с отеками под глазами и кислым, запуганным, моляще-просящим выражением лица, не утратившая, впрочем, черт былой привлекательности. Она неподдельно обрадовалась приезду Лепетова, пригласила нас в гостиную и на несколько минут удалилась продолжать прерванный телефонный разговор.
Мы с Лепетовым сели за стоявший посреди небольшой гостиной круглый стол. Лепетов достал свои талмуды — разрозненные обрывки бумаг, на которых беглым каллиграфическим почерком были набросаны различные телефоны, выписки, цифры, разобраться в которых даже он, их владелец, порою мог с трудом. Лепетов педантично делал записи на обрывках, потом собирал все обрывки в один ворох и если надо было что-либо отыскать, лихорадочно перекладывал один обрывок за другим, пока, наконец, не находил нужный. Надо было знать Лепетова! Я знал его с детства. Лепетов был любитель долго поспать. Мать будила Володьку за полчаса до моего прихода, но тот поднимался только, когда я переступал порог его квартиры. В результате в классе седьмом мы несколько раз опоздали на первый урок, и терпение мое лопнуло: или ты выходишь вовремя, или я тебя больше не жду! Потом, если в половине восьмого Лепетова не оказывалось на улице, я со спокойной совестью шел в школу, не боясь больше быть зачисленным в вечно опаздывающие лоботрясы.
Таким несобранным Лепетов был во всем. То у него нет циркуля, то он забыл положить в портфель тетрадь с домашним заданием, то утром, собираясь как обычно в спешке, натянул на ноги разные носки, то оставил в школе варежки.
Непонятно как такому расхлябанному и недисциплинированному человеку нормальная женщина могла довериться. Однако, как потом выяснилось, Екатерина Семеновна сама была такой же: рассеянной, безалаберной, наивно-простодушной и ужасно доверчивой. Оттого и не ладилось у нее до сих пор ничего. Но я пока этого не знал, просто рассматривал гостиную в ожидании возвращения хозяйки.
Квартира Екатерины Семеновны была самая обычная, неприхотливых обывателей, живших всегда исключительно на собственную зарплату (а теперь лишь на пенсию). Слева от стола, за которым мы сидели, стояла старая, еще советская стенка, справа — невысокий шкаф, под завязку набитый книгами. Но не было в шкафу собраний сочинений, что как-то характеризует людей со связями или культуры, и даже Толстой представлен был отдельными произведениями, а Пушкин — только последним многотиражным четырехтомным изданием; остальные книги как у Лепетова, но более разношерстно и в основном мемуары и воспоминания. Такой же, только чуть ниже, поприземистее шкафчик стоял у окна, тоже сплошь набитый книгами; рядом на небольшой тумбочке — цветной телевизор, весь почему-то синий, отчего все физиономии с экрана глядели мертвенно-бледными, потусторонними ликами, как будто в фильмах ужасов. На стенах, оклеенных пожелтевшими от времени обоями, висели типично японские пейзажи.
Поначалу я предположил, что это рисунки мужа-архитектора, но Лепетов объяснил, что рисунки — подарки отца Екатерины Семеновны, летавшего в свое время по работе в Японию.
Учитывая, что возраст хозяйки перевалил за шестьдесят, я подумал, что Екатерина Семеновна страшная неудачница. Некогда дочь одного из неплохих специалистов, тоже, вероятно, архитектора, холеная, счастливая под крылышком обеспеченного папаши, выскочившая впоследствии замуж за перспективного, как ей казалось, архитектора, и вдруг, прожив всю жизнь (это скользкое «вдруг» бывает до бесконечности длинным), убеждается, что ничего более от судьбы не получила как только мятущуюся в поисках своей дороги дочь, разочаровавшегося во всем на склоне лет старика-мужа (а он был как минимум лет на десять ее старше) и яркие акварели с видами Фудзиямы в наследство от отца. И вот эта женщина с чьей-то помощью (чьей? скорее всего, вертлявой дочери) начинает на гребне перестройки и всеобщего бардака разворачивать бурную предпринимательскую деятельность. Мир стал хаотичен, и все скрытое и безобразное, что лежало на дне, всплыло вверх и поплыло. «Поплыл с этим дерьмом и я», — как удар молнии мелькнуло у меня с горечью. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Интуиция редко когда меня подводила. Но, может, я ошибался? Я же еще ее не слышал. Верны ли мои предчувствия?
Из спальни вернулась Екатерина Семеновна, села
